Просыпаюсь утром, открываю глаза, одеваюсь, выхожу на улицу и думаю, вот опять все сначала: майдан агитационной суеты заменяет горожанам развлечения; плакаты и билборды ярче елочных игрушек пестрят обещаниями власти и оппозиции; пищей для ума и разговоров в сети становится прочно укоренившаяся система захвата: «Ташиев лезет чрез забор!», «Ташиев объявил сухую голодовку в СИЗО», и сыплется, сыплется град комментариев и лайков. А что если накрыть одеялом неведенья всю эту политическую шелуху? Что останется? Только он один – чуть захворавший, местами одряхлевший и неухоженный, но, как и прежде, любимый город.

Ну что ты смотришь уныло, родной? С упреком, исподлобья глухих фонарей, не желаешь улыбаться сквозь боль изнуренных стен убогих домов. Поверженный, ты пытаешься выжить, все еще дышишь, с трудом втягивая серую туманность машинной гари и пыли. И так хочется, чтоб, наконец, обрушилось чудо, пробилось сквозь удушливую силу ночного кошмара. Но который год чуда нет. День сурка, нескончаемый день сурка. Пока ты бредешь по щербатым тротуарам, загребая ногами листья и перебирая мысли, из динамиков проезжающей мимо машины рвется отрезвляюще разухабистый голос Шнура: «Выборы, выборы, кандидаты п…ры!»